Красный падаван - Страница 75

Он вспомнил бесконечное ржаное поле, в котором бойцы рассчитывали схорониться после переправы. Очень не хотелось в плен.

— В плену надо или умереть, или работать на врага, — слышал он однажды, ещё в Первую Мировую, от старого солдата, бежавшего от австрияков. — А я, ваше благородие, хочу жить, да так, чтобы от меня не польза была врагу, а вред!

Генерал осторожно пошевелил пальцами, затем руками. Подвигал коленями. Вроде бы, всё работало. Вставай да причиняй вред.

Если знаешь, где враг.

Он чувствовал, что за ним наблюдают. Но… не взглядом живого существа.

Притворяться спящим смысла больше явно не было, зато было очень скучно. Генерал решительно распахнул глаза и увидел рельсы, приколоченные к потолку.

Он сморгнул.

Рельсы не сморгнулись. Тоненькая, как игрушечная, канавка, словно впаянная в слишком ровный и слишком серый потолок палаты. Он проследил взглядом по колее и неожиданно для себя самого вздрогнул: в углу, — нет, видимо, всё–таки не палаты, — в углу камеры с потолка свисал странный агрегат со множеством металлических щупалец, заканчивавшихся разнообразными инструментами, по виду — пыточными.

Пока палачи не приступили к своему грязному делу — кто может знать, как он себя проявит? Самые, казалось бы, упёртые ребята ломаются, а простые и с виду робкие пареньки выдерживают любые пытки и любые унижения.

Боли старый генерал не боялся… позора, пожалуй, тоже.

Неправду говорят, будто существуют на свете такие унижения и пытки, которых нельзя вытерпеть. Вытерпеть можно всё, когда знаешь, что за твоей спиной Советский народ. Всего лишь капелька светлого фанатизма… конечно, лучше без него. Фанатизм противен уму; но любой ум сам по себе беспомощен, ежели не ведёт его твёрдая, чистая, безжалостная к себе воля. Случаются в жизни такие дороги, на которых праздный трусливый ум будет лишь помехой: по ним надо просто пройти, не позволяя себе отвлечься на что–либо ещё — потому что слишком тяжелы такие дороги.

Конечно, жаль сгинуть.

Но сгинуть — лучше, чем позволить обратить свою жизнь во вред народу.

Генерал твёрдо сжал губы. Может быть, получится найти скальпель или что–то в этом роде. Со скальпелем можно попытаться выбраться. Терять всё равно нечего: в худшем случае он опять окажется в этой покойницкой, снова утратив память.

Он собрался встать и скинул было простыню, — под тонкой плотной тканью он оказался совершенно наг, — но тут же инстинктивно запахнулся в неё, как в тогу: в помещение впорхнула девушка.

Невысокая, симпатичная, подчёркнуто изящная… с сиреневой кожей и двумя толстыми щупальцами, произрастающими прямо из головы.

Девушка склонила голову и внимательно посмотрела на генерала. Щупальца чуть подрагивали.

Отлично, подумал генерал, ответно любуясь фантасмагорической картиной, я всё–таки утратил рассудок. Скорее всего, пустят в расход.

Он тут же сообразил, что его, — даже сумасшедшего, — немцы смогут использовать для фотопропаганды или в качестве источника информации — ведь он не в состоянии контролировать свою речь. Но, если разобраться, любые сведения быстро устаревают, да и веры никакой — как отличить вырванную под пытками правду от горячечного бреда душевнобольного?..

«Надеюсь», улыбаясь про себя, подумал старый генерал, «вылечить меня не сумеют».

Он прислушался к ощущениям. Странно: боль, конечно, чувствовалась, но… какая–то отстранённая, словно чужая. Он, пожалуй, не смог бы точно указать, что именно его беспокоит. В целом же порядком изношенное тело работало на удивление спокойно и справно, как, — пусть и не в молодости, — в зрелости. Неужто здесь настолько сильные врачи?..

Он повнимательнее присмотрелся к сиреневому чудищу.

Чудище дружелюбно пошмыгало красным носом и произнесло несколько слов, смысла которых он не понял, но по профессионально–успокаивающему тону безошибочно определил медицинского работника. В определённом возрасте научаешься распознавать докторов по одной интонации.

Да и не так уж много осмысленного могут они тебе сообщить на седьмом десятке… главное, что это всё–таки врач, не мордоворот–эсесовец.

Скальпель…

Что–то, видимо, эдакое проскользнуло в его взгляде, потому что девушка вздрогнула, пробормотала ещё несколько успокаивающих слов и так же плавно вывернулась в коридор.

— Спасибо, товарищ Гесура, мы идём, идём! — весело донеслось из–за двери. Голос был мужской, мягкий, но уверенный. С лёгким польским акцентом — в принципе, это не означало ничего.

Куда интереснее оказалась дверь, на которую генерал обратил внимание только теперь. Она не висела на петлях, а с приятным тихим шелестом отъезжала вбок.

Корабль, подводная лодка? Качки не чувствовалось.

Подземный бункер? Неужто логово самого Гитлера?

Ну–ну, товарищ генерал, не будем врать себе: не того полёта ты птица. Хотя забавно вышло бы: раздобыть скальпель, выбраться в коридор…

Из коридора в дверной проём, с явно машинальной уже осторожностью пригибая голову, шагнул высокий стройный военный.

В форме РККА. Генерал–майор.

Неужели всё–таки у своих?..

— Спасибо, товарищ Гесура, — сказал военный, улыбаясь маячившему за дверью сиреневому чудищу, — только всё же далеко не отходите, пожалуйста, мало ли.

Он выпрямился во весь рост, быстрым шагом подошёл к койке, отдал честь:

— Здравия желаю, товарищ генерал–лейтенант!

Необычно ясные глаза военного могли бы показаться даже водянистыми, если бы не удивительно тёплая и светлая его улыбка.

— Желаю здравствовать, — нейтрально ответил старый генерал, пытаясь вспомнить, откуда ему знакомо это умное усталое лицо.