Красный падаван - Страница 66

Сержант снова отвернулся. Молодой лопоухий военный, сидящий через проход, понимающе ему улыбнулся. Тоже сержант. Ничего, впрочем, удивительного. Война срывает с мест огромные массы людей — военных, гражданских… и всякую пену, вроде вот этого собеседничка в зелёном полупальто.

— Ну ничего, ничегошеньки, — предпринял очередной заход полусобеседничек, — главное — доехали. А то едешь–едешь, едешь–едешь… Вот и вид у Вас такой утомлённый, устали, вижу? Ну ничего, отдохнёте: у нас в столице есть где отдохнуть–то, погулять где.

Наотдыхался, сумрачно подумал сержант, с трудом выныривая из этого потока. Так наотдыхался — хоть волком вой. Отличный ведь лётчик… ну, не без огрехов, конечно, но ведь и в инструкторы кого попало не берут. А в инструкторах засиделся — все бывшие курсанты давно немца бьют, а сам всё в инструкторах. На рапорта бумаги извёл…

Стыдно вспомнить, собирался даже напиться, влезть в драку — а там трибунал и в действующую часть. Ну да не довелось. Когда вызвали к начштаба, ведь не шёл — летел. Думал — наконец–то на фронт. Оказалось — осваивать новые самолёты.

Дело, конечно, доброе, нужное. Только ведь осваивать — это значит, потом снова учить летать кого–то другого. Кого–то, кто пойдёт на фронт вместо тебя.

— Надо, — сухо сказал помполёт майор Шатилин, переглядываясь с начштаба, — но добровольно. И строго секретно. Большая честь тебе оказана, понимаешь?

Он понимал. Чего ж тут, коли надо.

Тем более — новые самолёты. Наверняка ещё лучше родных «ишаков». И уж вряд ли капризнее.

Это ведь только кажется, будто летать сложно. На самом–то деле, любую машину можно приручить. Главное — не мнить себя главным. Всегда помнить, что пилот и машина — две части единой системы, и ни одна без другой не проживёт. А поскольку машина сознанием не обладает и потому сама своё поведение менять не умеет — постольку менять поведение всей системы должен человек. Это совсем просто, если не слишком–то задираться перед самолётом, любить его и учиться понимать.

А когда научишься — ради счастья летать и бить фашистского гада можно вынести всё. Страх первого настоящего боя, вечный весёлый полуголод, — хоть лётчиков и кормили лучше многих, а поди наешься, — холодные, наспех оборудованные землянки на временных аэродромах…

— У нас вот в столице отдельная квартира, — вклинился в уши голос, — а что поделать, приходится уезжать, так сказать, терпеть лишения на трудовом фронте. Всё для победы. Зато детишки арбузиков покушают, верно я говорю? Вы к арбузикам как относитесь, товарищ сержант? Говорят, плоховато в армии–то сейчас кушают.

— У Вас, гражданин, подозрительных вопросов очень много. И нос странного цвета, — громко сказал коренастый сержант, — будто накладной. Вы не шпион ли?

Ближайшие соседи, давно сложившие и проверившие скудные свои пожитки, испуганно замерли. Лопоухий военный прыснул со смеху, наблюдая палитру впечатлений на враз обвисшей физиономии полусобеседничка.

— Почему же… накладной. Это мой натуральный цвет.

— Этот факт, — сказал коренастый, подаваясь вперёд и с большим значением подымая пролетарский палец, — мы фиксируем. Оставаться на месте. Ждать дальнейших указаний.

Он подхватил мешок и не оглядываясь направился к выходу. Лопоухий двинул следом, периодически взхихикивая.

Не дожидаясь окончательной остановки поезда, коренастый ловко спрыгнул на перрон, огляделся и уверенно подошёл к ближайшему военному патрулю. Привычно козырнул, что–то коротко спросил.

Лопоухий догнал его уже на самой площади.

— Постой–ка, товарищ, погоди. Горазд ты бегать, и не скажешь… Я так понял, ты в Балашиху?

— Туда.

— В школу повышения лётного мастерства?

— С какой целью интересуетесь? — мгновенно подобрался коренастый.

— Да я ведь тоже туда, — улыбнулся лопоухий, — давай знакомиться: Корнеев Иван.

— Кожедуб, тоже Иван, — ответил коренастый, пожимая протянутую руку, — дорогу знаешь? Мне сказали, там придётся попутку ловить.

— Какая попутка, родной, откуда? Голову включи для разнообразия. Да и на кой чёрт тебе эта Каменка сдалась?

— Ну как же, — смущённо сказал землянин Половинкин, — вдруг там наши? Оборону держат…

— Нет там никого, — пожал плечами земной майор, похлопав четырёхпалой ладонью по планшету, — здесь и раньше медвежий угол был, а теперь и подавно.

— А вдруг?

— Мы в глубоком тылу, — сказал майор, — давай сжигать мосты по мере их появления. Нам с этой колонной надо сперва разобраться, потом уж…

Что «потом уж», майор произнёс не по–русски, потому что переводчик Старкиллера сухо щёлкнул четыре раза подряд: словоформы распознаны, значение лексем не известно.

— Дело известное, товарищ майор, — с бывалым видом произнёс Половинкин, — разберёмся.

Мясников оторвался от визора.

— Вот откуда в тебе столько наглости–то, лейтенант? Думаешь, два десятка пленных отбил — и уже диверсант столетия?

— И не два, — пробормотал падаван Владыки Сталина, очевидно смущаясь, — почти пять…

— Отставить пререкания, — сказал майор, — за дорогой следи.

Он с видимым удовольствием провёл пальцем по сенсору дальности и снова приложился к окулярам.

Старкиллер подумал, что следить за дорогой без приборов бессмысленно. Даже стандартный трёхдиапазонный визор намного раньше самого зоркого наблюдателя засечёт движение, сам определит его вектор, укажет характер цели — дроид это или биоорганизм. Но земляне вообще не слишком полагались на технику. Потому, вероятно, и осваивались с ней так быстро.

Турели, стрелковое оружие, штурмовая броня, медицинские и погрузочные дроиды, «Титаны», даже вычислители и силовые установки, у которых на этой планете аналогов не было — всё это вызывало лишь нескрываемый, искренний, но краткий восторг, после чего переходило в разряд вещей вполне обыденных. Вещей, которые предстоит как можно быстрей освоить и применять согласно заявленному назначению. А иногда и помимо, как показала, например, «засека», щедро прочерченная в лесном массиве дроидами под руководством майора Мясникова. Опытный Окто был вынужден признать, что такая импровизированная фортификация в сочетании с местным буреломом способна как минимум задержать даже Имперские ходуны, не то что примитивную земную технику.